“Медея” vs “Медея”

Воистину, в век ремейков жить трудно, особенно мертвым (как бы парадоксально это ни звучало).  Будучи отжившим свой век классиком, упокоившимся с миром в фамильном склепе или братской могиле, иной раз приходится вертеться и переворачиваться в гробу.

Все классические произведения  мировой литературы и счастливы, и несчастны одинаково:  их ставят все, кому не лень. Во всех уголках Земного шара, не зависимо от цвета кожи, пола и возраста, каждый новый сценарист, каждый режиссер-дилетант мечтает поделиться с миром своим видением Гамлета и д’Артаньяна. У таких персонажей география богатая, а история и того богаче. Это конечно хорошо, но имеет и свои побочные эффекты. Дело в том, что когда одно и то же произведение ставят везде -  от Аляски до Камчатки, -  в неизменную задумку автора-классика вмешивается менталитет народа, представитель которого чает показать свое новое,  оригинальное восприятие старых истин. Когда Акира Куроава снимал Шекспира и Достоевского, он все же показывал Японию, и трагедия Макбета становилась трагедией самурая, которого, кстати сказать, гораздо труднее “уговорить” убить господина-сегуна, чем шотландского лорда. Но не в этом суть.

Всем этим длинным абзацем я хочу сказать, что ремейки смотреть интересно, только когда мы сталкиваемся с чужим и зачастую чуждым оригинальному произведению менталитетом и стилем. Когда Голливуд делает из Бреда Питта Ахилла, а из Киры Найтли – Элизабет Беннет, сразу становится понятно, что американцам непонятен ни образ жизни древних греков, ни этикет английских джентльменов, я уже не говорю о русских, которых они снимали и так, и эдак, да все равно плохо.

Надо сказать, что давно заболевший ремейками Голливуд это явление выдумал не сам. Один и тот же сюжет в свое время “склоняли”  древние греки, а потом этот же сюжет у них брали и переиначивали римляне. А теперь ближе к делу.

Еврипид

Сенека

Злосчастная Медея убила своих сыновей как минимум два раза: 

первый – с легкой руки Еврипида, и второй раз, когда Сенека решил написать ее историю по-своему.  Сюжет, надо сказать, не придумал ни тот, ни другой. Историю Ясона и Медеи оба они почерпнули из греческого мифа об аргонавтах.  Повторяю, миф греческий, следовательно Еврипиду, как носителю менталитета народа, именуемого в то время эллинами, было проще понять всю тонкость сюжета. Стало быть, можно считать, что в данном случае ремейк делал Сенека.

Итак, начнем же с самого начала.

Пьеса Еврипида начинается с рассказа Кормилицы Медеи: она поведает нам, все, что полагается знать хорошему зрителю, а заодно и пожалеет свою госпожу. Потом входят Воспитатель и сыновья Медеи, начинается диалог между взрослыми (дети, как и положено, молчат). Воспитатель рассказывает Кормилице последние слухи, а та чисто по-женски жалеет свою госпожу ( “Для добрых слуг несчастия господ / Не те же ли, что и свое…” ). И только потом за сценой мы слышим причитания Медеи, и пока она сама успеет появиться на сцене, Кормилица уже договорится с Хором, чтобы тот утешил Медею (“ Безумную злобу ее, / Души ее темное пламя, / Может быть, я / Успокоила б / Словом и лаской…”).

Кстати, о Хоре. У Еврипида Хор – это собрание женщин Коринфа. Видимо в те времена женская солидарность еще существовала, потому что хор коринфских женщин живо сочувствует Медее, пытается вразумить ее, и даже в конце, ужасаясь поступкам царевны из Колхиды, подчеркивает, что все беды, авторские права которых принадлежат только и только Медее, совершены из-за ее безмерного  горя (“ Ужас, ужас ты предельный! / Сколько зерен злодеянья / Горе женщины таит!..”). Это конечно мало оправдывает Медею, но ведь мы не на суде.

Теперь Сенека. Его пьеса начинается с проклятий Медеи ( “Придите столь же грозные, как некогда / Пришли ко мне в ночь брака — и пошлите смерть  / Невесте, тестю и потомству царскому. / А жениху молю я участь горшую:  / Пусть будет жив он, пусть везде скитается. / Бездомный, нищий, робкий, опостылевший  / Всем, у кого пороги обивает он, / Пусть обо мне тоскует…”). Свой длинный, злобный монолог Медея время от времени прерывает, чтобы послушать свадебные песни, которые поет где-то за стенкой Хор. И снова Хор. Что такое Хор у Сенеки, можно только догадываться. Это собрание жителей Коринфа. Причем, скорее всего это юноши. А вообще ощущение такое, будто в день свадьбы Ясона (или, скорее всего, накануне) в городе собрались все обиженные, озлобленные люди, чтобы подразнить и Ясона, и Медею, и всех, кого можно ( “Нынче, юноши, нам шутки дозволены:  / Пусть на песни в ответ песенки вольные / Раздаются: дано редко язвить господ…”). Ах! Как долго они ждали этого дня. И как быстро угадывается в этих строчках бедный римлянин, измученный указами императора – один хуже другого, - но все же требующий и хлеба, и зрелищ.

Какую функцию выполняет Хор? Да никакую. Иногда он издевается над всеми, кого не жалко, иногда говорит текст, который больше некому было сказать, а так вообще подпевает Медее, когда она поет свои заклинания и бормочет проклятия. Вообще, Сенека слишком много времени и места уделяет безудержной злобе Медеи, за счет чего страдают образы всех остальных персонажей.

Кормилица. У Еврипида это добрая служанка, такая нянюшка, которая пытается хоть как-нибудь помочь Медее (что и следует делать кормилице. Те же благие намерения Кормилицы Федры вымостили ей дорогу в Аид в “Ипполите”).   У Сенеки не очень понятно. Мы знакомимся с Кормилицей, когда она каким-то образом появляется рядом с Медеей и вступает с ней в спор ( “Молю, молчи! Вверяй лишь тайным жалобам / Свою печаль. Кто боль от ран мучительных / Выносит терпеливо, молча, с твердостью, / Тот и воздаст: опасен только скрытый гнев, / В словах излившись, мстить бессильна ненависть…”). Чего она хочет добиться? Успокоить Медею, или наоборот, подсказать, как лучше извести ненавистную соперницу и ее отца?   

Креонт.  Надо сказать, что у Сенеки есть одно важное отклонение от сюжета. По его версии Ясон хотел оставить сыновей у себя, в Коринфе, требуя от Медеи уйти одной. У Еврипида Медею выгоняли вместе с детьми. Какая разница? Большая. Сенека лишает Медею самого веского аргумента, который помог ей выиграть решающий день в Коринфе. Что значит: “Дай обнять детей напоследок!”. Для этого целый день не нужен. А вот проблема с жильем для детей – другое дело.  

По мнению Сенеки, Медея должна бы обвинять Креонта во всех своих злосчастиях (“Во всем Креонт виновен: он разбил мой брак / Своей надменной властью, мать лишил детей…”). И действительно, Креонта – этого Креонта – есть за что не любить.  

У Еврипида Креонт, который “не рожден тираном”, четко и ясно объясняет причину своей столь беспощадной жестокости (“Своя семья нам ближе, чем Медея”). Если бы не угроза, нависшая над дочерью и ее женихом, Креонт Еврипида, возможно - да и скорее всего, - приютил бы Медею у себя в городе. Такой Креонт конечно же даст Медее день на сборы и поиски нового дома.

Креонт Сенеки имеет только один аргумент, но против него, как говорится, не попрешь (“Пусть царь неправ,— его веленье выполнишь…”). Как же этот Креонт напоминает Нерона, которого Сенека живо покажет в “Октавии” (“Уничтожать врагов – вот доблесть цезаря…”). Медея Креонту отвечает так: “Но прочной не бывает власть неправая”(так же Сенека скажет Нерону: “Справедливым будь!”  ). Это Рим времен Нерона, это слова, которые Сенека вкладывает в уста героини греческого мифа, но адресованы они отнюдь не царю Коринфа.

Ясон. У каждого героя должен быть противник, так называемый антагонист. У Медеи – это Ясон (или наоборот).

Еврипид, выводя Ясона на сцену, “вкладывает в его уста” такую язвительную насмешку (“Не в первый раз я вижу, сколько зол / Влечет упорство злобы. Ты и город / Могла б иметь, и дом теперь, царей / Перенося смиренно волю. Если / В изгнание идешь ты, свой язык / Распущенный вини, жена…”), что признаюсь честно, он меня просто бесит, особенно после получасовых причитаний Медеи, Кормилицы и Хора. Ключевое слово здесь  – “царей”. Ясон уж и себя считает царем. Еврипиду удалось сделать из героя-аргонавта что-то отвратительное, как сказала бы Медея, “не муж, не воин”.  Просто это не по-мужски, после стольких бед, перенесенных вместе, бросать жену и детей за борт, и еще и самым наглым образом утверждать, что все это он делает ради их же – детей – блага (“Зачем тебе еще детей? А мне / Они нужны для пользы настоящих…”).

(Такого мужа не дай бог никому. Всю суровую правду о женах и мужьях Еврипид очень красиво объявит устами Медеи (“Нас, женщин, нет несчастней. За мужей / Мы платим, и не дешево. А купишь, - / Так он тебе хозяин, а не раб; / И первого второе горе больше…”). )

Ясона Сенеки поначалу жалко. Он выходит на сцену задумчивый, растерянный (а может, он просто притворяется ) (“О, тяжкий рок мой, о, судьба суровая / И горькая всегда, щадит ли, гонит ли! / К спасенью средства, что страшней опасностей, / Мне посылают боги: если верность я / Хочу хранить жене, достойной верности,— / То жизнь отдам. А захочу сберечь ее,— / Отбросить нужно верность. Из отеческой / Любви я сдался, не из страха: нам вослед  / Убиты будут дети. Коль живет еще / На небе справедливость, я взываю к ней! / Детьми лишь побежден отец…”).

Всю остальную пьесу этот Ясон ноет, жалуется, плачется. Он, бедненький, не виноват, он умолял Креонта не убивать Медею, он сдался бедам, он боится их общих врагов. Ах, он несчастный! И только в конце Сенека позволит ему обнажить меч (да и то будет слишком поздно). А так Ясон почти ничем не отличается от женских персонажей пьесы.

Ясон Еврипида пытается умалить достоинства Медеи, когда она предоставляет ему “счет” за все злодеяния, которые совершила для него. Он считает, что всем этим, как и любовью Медеи, он обязан Афродите, и долг будет платить богине любви. Ясон Сенеки признает ее коварства, все до единого, но утверждает, что не повинен в них. Ведь сам он никого не убивал, это все злая Медея. (Как справедливо заметит Медея: “Кому на пользу преступление, / Тот и преступник…”)

Оба они противные, надо сказать. Но Еврипид раскрыл своего героя как надо. Его Ясон язвительный, подло посмеивающийся над несчастьями жены гад, которого боги ох как покарают. Сенека больше внимания уделял Медее, так что его Ясон только успел поплакаться в свою же жилетку и появиться в последней сцене с обнаженным, но бесполезным мечом.  

По мне пьеса Сенеки явно проигрывает пьесе Еврипида. Но тут все понятно. Миф греческий, менталитет греческий. А то Сенека неслабый автор. Просто ему не надо было так зацикливаться на греческой мифологии (“Медея”, “Федра”, “Эдип”, “Троянки”, “Финикинянки” и т.д.). Чисто римские сюжеты, как “Октавия”, у него получались, честное слово, лучше.  

Менталитет, ну что тут поделаешь?

P.S. И еще одно существенное отличие римского автора от греческого. Еврипид не показывает нам смерть. Медея убивает детей за кулисами, мы только слышим их крики за сценой. Медея Сенеки убивает своих сыновей у нас на глазах.

Хлеба и зрелищ народу! Аве!